Тагор Р. Прекрасное и литература

Тагор Рабиндранат
Прекрасное и литература

Если о каком-либо явлении в мире известно лишь то, что оно существует, но мы не знаем ни причины его воз­никновения, ни его протяженности во времени, ни связи его с другими явлениями,— это значит, что данное явление еще не до конца познано нами, так же как не воспринята сердцем истина, о которой я знаю лишь, что она сущест­вует. Нами не позна­ны до конца многие явления в нашем огромном мире, даже те из них, которые относятся к области Прекрасного.

Всеобъемлемость моих взглядов зависит от того, в ка­кой степени окружающий мир познан моим разумом и вос­принят сердцем. Чем меньше мир познан мною, тем я нич­тожнее. Следовательно, мой интеллект и все мои душев­ные силы устремлены к тому, чтобы одержать верх над окружающим миром, подчинить его себе. Так наше бытие обогащается истинными знаниями, и мы обретаем силу.

В чем же смысл нашего представления о Прекрасном? Только ли в том, чтобы, выделив какую-то часть истины, назвать ее прекрасной и только ее принимать, отвергая все остальное, как бесцветное и достойное лишь презрения? Подобное восприятие Прекрасного было бы лишь помехой нашему духовному развитию, оно не дало бы нам сердцем постичь до конца всю истину. Словно горы Виндхья, оно поделило бы истину на прекрасную Арьяварту и не пре­красную Южную Индию, стало бы препятствием на пути к их объединению. Я пытался доказать, что не в этом смысл восприятия Прекрасного. Как познание должно сделать все истины достоянием нашего интеллекта, так и восприя­тие Прекрасного должно превратить для нас истину в ис­точник радости. Все в мире истинно, следовательно, все — объект нашего познания, все — прекрасно, и потому все — объект нашей радости.

Роза кажется мне прекрасной потому же, почему ка­жется прекрасной всему миру. Мир полон красоты, и она неуловима; центробежная сила Прекрасного направляет ее во все стороны бытия тысячами потоков бесконечного многообразия; а ее центростремительные силы способству­ют единению стихийной радости этого многообразия. Синтез и анализ — две стороны одного процесса, в ритме кото­рого рождается Прекрасное. Прекрасное раскрывает себя в вечной игре освобождения и притяжения. Подбрасывая и ловя на лету шары, жонглер показывает чудеса красоты и ловкости. Но если мы увидим шар лишь в какое-то одно мгновение, неважно, будет это в момент его взлета вверх или в момент падения, у нас не создастся цельного впечат­ления и мы не испытаем чувства полной радости. От того, в какой мере дано нам увидеть игру радости в мире, зави­сит степень нашего понимания добра и зла, горя и счастья, жизни и смерти; сменяя друг друга, они создают ритм пес­ни вселенной. Этот ритм един, как едина красота.

Результатом восприятия должно быть умение видеть Прекрасное во всей его целостности. Чем ближе человек к такому видению, тем выше его способность ощущать ра­дость от общения с миром. И то, что раньше казалось ему бессмысленным, постепенно наполняется глубоким смыс­лом, к чему он был равнодушен, становится частью его са­мого, и он испытывает огромное удовлетворение, когда на­ходит в великом целом истинное место тому, что прежде считал враждебным себе. Видение Прекрасного во всех его проявлениях и процесс познаний мира посредством радости запечатлены в литературе.

Однако, и это совершенно очевидно, мы часто рассмат­риваем Прекрасное в отрыве от всемирной истины. Одни в Европе призывают поклоняться Прекрасному, другие, во­инственно размахивая знаменами, заявляют, что постиже­ние Прекрасного требует героических усилий. Есть и та­кие, что, ринувшись в бой, пытаются привлечь на свою сторону самого всевышнего.

Вряд ли стоит говорить о том, что далеко не все отры­вают Прекрасное от окружающей действительности и в по­гоне за ним попирают все остальное в мире.

Впрочем, далеко не уйдешь, если, подобно джайнам, оглядываться на каждом шагу, стараясь не причинить вре­да ни Прекрасному, ни Безобразному.

Люди утонченные, с сильно развитым чувством Пре­красного, презирают всех тех, кто не отличается изыскан­ностью вкуса, и называют их простонародьем. А те в сму­щении мирятся с этим.

В европейской литературе мы находим попытки во имя Прекрасного отмести все, что обыденно, естественно и не­значительно, как банальность.

Мне особенно запомнилось, хотя и прошло много лет, произведение крупного писателя, которое я читал в пере­воде с французского на английский язык. Поэт Суинберн назвал это произведение «Заповедь красоты».

В нем рассказывается о мужчине и женщине, покляв­шихся всю свою жизнь посвятить поискам идеального че­ловека. В этой книге, написанной с поразительным худо­жественным мастерством, проявилось стремление к недо­стижимому, к Прекрасному в его совершенной форме, к тому Прекрасному, которое, избегая всего будничного и обыкновенного, всякий раз попирает обыденность жизни большинства людей.

Мне кажется, никогда не читал я более жестокой кни­ги. И если стремление к Прекрасному отвращает душу че­ловека от мира, нарушая гармонию человеческих желаний с окружающей действительностью, и все обыденное вынуж­дает считать ничтожным, а над тем, что приносит пользу, насмехается, тогда оно воистину презренно. Ведь это все равно что, делая вино, думать лишь о его крепости, за­бывая об аромате и вкусе винограда. Прекрасное не имеет касты, оно во всем и везде. Своим светом оно озаряет нам вечность в нашей мгновенности, открывает чудо в нашей обыденности, заставляет звучать песнь мира в наших ду­шах и помогает глубже постичь истину.

Однажды под ве­чер в месяце фальгун я шел самой обыкновенной проселочной дорогой, и вдруг аромат горчичных нив открыл мне то, чего я прежде не замечал: надолго запечатлелись в моем сердце извилистая дорога, берег пруда, сгущающие­ся сумерки. Мы не просто зрим само Прекрасное, а сквозь его призму видим весь мир: нежная мелодия красоты зву­чит в воде, на суше, в небе — во всем бытии.

Великие писатели считают своим долгом воспевать дей­ствительность. Благодаря совершенству их языка и стиля, их поэзии мы словно бы прозрели и увидели многое, преж­де нам недоступное. Как правило, привычное кажется обыкновенным, но стоит писателю осветить его своим ху­дожественным мастерством, и мы вдруг начинаем пони­мать, что оно необычно[1]. Его красота и ценность выявляют­ся в прекрасном обрамлении; но нечто хорошо знакомое, озаренное светом литературы, кажется нам новым, поэтому и известное и неизвестное мы воспринимаем как нечто уди­вительное и необыкновенное.

Человек изуродованный как бы отринут от всего Пре­красного. Прекрасное лишь подчеркивает его уродство. От­делите голову от туловища, и она перестанет служить ему украшением. Отвергая обыкновенное, мы тем самым про­тивопоставляем ему Прекрасное, которое, таким образом, становится врагом истины и порождает отвращение к обычному[2]. И тут уж обычное и в самом деле как бы прене­брегает истинными законами природы. Попытка обособить любое явление, будь то дхарма или красота, ведет к унич­тожению его своеобразия. Если, желая обуздать реку, за­прудить ее, она перестанет быть рекой и превратится в пруд.

Многие видят в Прекрасном лишь источник чувствен­ности и страстей, с их точки зрения красота опасна и ги­бельна — ведь погибла же из-за красоты золотая столица Ланки.

Но разве есть в мире место, где бы милостью всевышне­го мы были ограждены от опасностей? Они таятся во всех четырех стихиях: воде, земле, огне и воздухе. Именно опас­ность часто заставляет нас познать истинную сущность явления, по-настоящему его изучить.

Мне могут возразить, что вода, земля, огонь и воздух необходимы человеку, без них он не сможет просущество­вать и мгновения, потому, несмотря на опасность, их сле­дует всесторонне изучать, но совсем не обязательно чувст­вовать их красоту и наслаждаться ею. Ведь красота опас­на и ниспослана нам всевышним как испытание. Ее надо остерегаться — иначе беда!

Но позвольте! Просто невыносимо слушать все эти лжи­вые рассуждения о том, что создатель — наш экзаменатор, а мир — экзаменационная зала.

Не сравнивайте мир всевышнего — эту сокровищницу знаний — с нашими университетами-подражаниями! Там не проводят испытаний — в них нет никакой нужды! Там учатся, там идет процесс развития. И чем выше способ­ность человека к восприятию Прекрасного, тем быстрее развитие. Если же из страха перед опасностями свернуть с этого пути, ничего хорошего не получится.

О том, что я понимаю под развитием, я уже писал. Раз­витие частного зависит от того, насколько тесно оно связа­но с общим. Если же говорить, что небесный владыка Индра послал Прекрасное в бренный мир лишь для того, чтобы затруднить нам постижение такой связи, то лучше всего закрыть глаза на этот божественный обман и поклоняться ему издали.

Что до меня, то я полностью доверяю Индре. И мне трудно примириться с тем, что нужно отвергать его послан­цев. Я твердо верю, что чувство Прекрасного ниспослано нам, чтобы соединить нашу душу в прочном и верном сою­зе с истиной, союзе, скрепленном не необходимостью, а радостью. Стоит голубому небу опустить свой солнечный покров на зеленую землю, как эта картина завладевает нашим сердцем, и мы с чувством восклицаем: «Что за кра­сота!» Когда весной наш взор случайно привлекут к себе листья, юные и нежные, будто пальцы лесных богинь, душа наполняется восторгом.

Однако в силу присущего нам чувства Прекрасного мы воспринимаем только часть истины, сердце наше отверга­ет остальное, и я часто задумываюсь над тем, как устра­нить эту позорную несправедливость.

Способны ли мы познать данным нам разумом все ис­тины мира? Используем ли мы в своем труде всю его энер­гию? Нет, мир нами познан лишь частично; и лишь незна­чительную долю запасов мировой энергии мы используем в своем труде, большая же их часть — не в нашей власти. Впрочем, не так уж это страшно! Потому что наш разум мало-помалу стирает грань между познанным и непознан­ным. Постепенно все истины становятся подвластными на­шему разуму, а окружающий нас мир превращается в мир нашей души, наших знаний.

День ото дня овладеваем мы энергией мира, и все чаще используем в своей всеобъемлющей деятельности электри­чество, энергию воды, огня и ветра. А наше чувство Пре­красного исподволь превращает весь мир в мир нашей ра­дости — в этом и заключается процесс развития. Силой ра­зума, обогащенного знаниями, мы сможем объять весь мир, трудом подчиним его себе, а чувство Прекрасного поможет нам сделать его миром нашей радости — в этом смысл че­ловеческого существования.[3] Быть человеком — значит по­корить мир знаниями, трудом и радостью.

Однако завоевать мир можно лишь путем борьбы по­знанного с непознанным, развитие без противоречий не­мыслимо — таков закон созидания. Развитие и есть един­ство двух противоборствующих сил.

Теперь вспомним о науке. Некогда человек находился на такой ступени развития, что не видел разницы между деревом, камнем, человеком, облаком, луной, рекой и го­рой, он не делил предметы на одушевленные и неодушев­ленные. Все, казалось ему, подчинено одному закону. С развитием мышления человек осознавал разницу между живой и неживой природой.

Так из тождественности впервые родились противопо­ложности. Без этого человек никогда бы не распознал под­линных признаков жизни. И чем вернее постигал он эти признаки, тем меньше видел различия между живым и не­живым. Разница между животным и растительным миром начала стираться, и теперь уже трудно определить, где кончается один мир и начинается другой. Ныне же в ми­нералах, считавшихся неживой природой, ученые находят признаки жизни. С помощью аналитического мышления люди выделили живое, но в процессе познания это разли­чие со временем исчезнет. Так из тождества рождается противоположность, а из противоположностей — единство, и когда-нибудь ученые вместе с мудрецами Упанишад провозгласят: «Жизнь во всем и везде».

Но в Упанишадах сказано, что жизнь присуща всему в той же мере, в какой присуща радость. Разделение на Пре­красное и Непрекрасное, несомненно, появилось на пути к достижению единого лика радости мира. Иначе оказалось бы невозможным познать Прекрасное.

Воспринимая Прекрасное, мы ощущаем его исключи­тельность, которая ошеломляет нас. Таким образом, ис­ключительность — главное оружие Прекрасного. Краси­вый цвет, изящество форм, как бы прорвавшись сквозь пе­лену серости, взывают к нам. А музыка своей взволнован­ностью стремится нанести поражение самому небу.

С развитием чувства Прекрасного, Прекрасное утратит для нас свою исключительность, и мы будем воспринимать его в совокупности со всем остальным; оно будет привле­кать нас к себе, а не ошеломлять, и его гармоничность ста­нет для нас источником радости.

Итак, мы выделяем Прекрасное, чтобы вновь воссоеди­нить его с тем, из чего выделили, это единственный путь познания Прекрасного.

Невозможно выявить закономерность явления, рас­сматривая его вне связи с окружающим. Дым тянется к небу, а камень падает на землю, пробка плавает в воде, а железо тонет — и все же мы не считаем, что это противо­речит закону земного притяжения.

Чтобы познание наше было безошибочным, а радость ничем не омраченной, мы должны уберечь их от дробления и рассматривать во взаимосвязи с целым. Наука остановит­ся в своем развитии, если любое воспринятое нами явление сразу же считать истиной. Точно так же мы отдалимся от подлинного понимания радости, если все, что нам прият­но, будем считать Прекрасным. Как наше восприятие ста­новится истинным после тщательной проверки, так и ра­дость наша становится подлинной лишь в единстве со всем миром.

Сколь бы счастливым ни чувствовал себя пьяница от вина, он далек от истинного счастья, потому что для него это счастье, для других — горе; сегодня — это счастье, завтра — несчастье. Подобное счастье противоречит его внутренней природе, губит Прекрасное, разрушает ра­дость.

Через противоречия, через горе и счастье человек по­знает сущность Прекрасного и радости, всесторонне про­веряя ее истиной. Где же накапливаются знания? Из века в век усилиями многих людей сокровищница науки попол­няется знаниями о мире; благодаря этому можно сопоста­вить наблюдения одного человека с наблюдениями друго­го, знания данного века — со знаниями прошлого. Без это­го наука не развивалась бы. Так и литература отражает процесс постижения Прекрасного и радости в разные эпо­хи и в разных странах. В ней запечатлено, как обретало че­ловеческое сердце власть над истиной, как понятие счастья перестали относить лишь к сфере чувственных ощущений. Постепенно оно завладело умом и сердцем человека, стало частью его религиозных представлений, сделало малое — великим, а горе — радостью. Успеха достигают лишь те исследователи, которые изучают литературу прежде всего с этой точки зрения и стремятся понять, что именно люди воспринимают сердцем, как это обогащает их и как исти­на становится для человека источником счастья и радости.

Мы познаем человека не по тому, что он знает, а по тому, чему он радуется. Именно это представляет для нас интерес. Когда мы узнаем, что кто-то во имя правды готов на изгнание, в нашем сердце словно сияет ореол радости, окружающий подобного героя.

Эта радость столь огромна, что поглощает чувство горе­чи, вызванное изгнанием. Так чувство горечи превращает­ся в источник беспредельной радости. Тот же, для кого ра­дость заключена в деньгах, легко мирится и с ложью, и с позором; он и на службе без зазрения совести будет тво­рить несправедливость; но сколько бы такой человек ни выдержал экзаменов, какие бы ни одолел науки, ему ни­когда не узнать, сколь велико могущество радости, чтобы его не могли прельстить никакие царские почести. Будде было ведомо такое безграничное чувство радости. Видя пе­ред собой подобный пример, каждый человек осознает бес­предельность радости, даруемой истинной человечностью, открывает в ближних богатые душевные качества, свойст­венные ему самому, видит в других свое отчетливое отра­жение. Постигая радость на примере жизни великого че­ловека, мы постигаем и самих себя.

Человек, запечатлевший в литературе собственное ощу­щение радости, лишь выявляет все вечное и лучшее в нем.

Можно легко опровергнуть мои выводы с помощью са­мых ничтожных примеров, взятых из литературы, и я ока­жусь в довольно затруднительном положении, если от меня потребуют объяснить все, что получило хоть малейшее от­ражение в ней. Однако любое важное деяние таит в себе сотни противоречий. В литературе человек выражает себя в великом, в своем проявлении радости он идет от частного к целому. Бывают, разумеется, исключения и отступле­ния, но в основном это абсолютно верно.

Мы должны всегда помнить о том, что литература при­носит нам двоякую радость: она представляет нам истину в художественной форме и доводит эту истину до нашего сознания. Даже если нам скажут, какова в футах высота Гималаев, сколько снега на его вершинах, где и какая там растительность, мы все равно не сумеем представить их себе со всей ясностью. Человека же, который несколькими словами нарисует нам картину Гималаев, мы назовем поэ­том. Да что там Гималаи! Мы испытываем радость, если перед нашим внутренним взором предстает картина зарос­шего лилиями пруда. Подобный пруд мы видели не раз, но через посредство языка воспринимаем его совершенно по-новому. Становясь седьмым чувством, речь может показать нам любую вещь, которую мы прежде воспринимали зре­нием, в совсем ином свете, чем вызовет в нашей душе не изведанные дотоле эмоции. Будто дополнительный орган наших чувств, язык помогает нам по-новому увидеть мир. Обладает он и еще одной особенностью: только человек владеет языком и во многом он творение человеческого ра­зума.

Явление само по себе может и не привлечь нашего вни­мания, но язык окрашивает его человеческими эмоциями, и оно становится нам родным. С помощью языка вселенная проходит сквозь чистилище сердца и словно бы приближа­ется к нам.

Более того, воссоздавая картину действительности, язык отбрасывает все несущественное и приемлет лишь то, что способствует ее завершенности. Благодаря этому наше эмоциональное восприятие не распыляется, и ника­кие излишества не нарушают его целостности. А то, что воспринято чувством, глубже западает в душу.

В образе Бханру Дотто из «Песни о богине Чанди» Мукундорама Кобиконкона не запечатлено никаких до­стоинств, свойственных человеческой натуре; подобных людей, корыстных, ловких, назойливых, мы встречаем до­вольно часто. И нельзя сказать, чтобы они были нам прият­ны. Но Мукундорам все же сумел нарисовать образ этого ловкого человека, и нарисовал так забавно, что он прочно занял место не только при дворе Калокету, но и в нашем сердце. В жизни мы бы восприняли Бханру Дотто иначе. И вот, чтобы сделать Бханру Дотто терпимым для нас, ри­суя его, поэт соблюдает меру. Разумеется, Бханру Дотто несколько иной в жизни, поэтому и воспринимаем мы его по-иному. И нам не было бы от него никакой радости, если бы мы не получили возможности воспринять его столь исчерпывающе.

В поэме Мукундорама Кобиконкона образ Бханру Дот­то предстал перед нами во всей своей целостности, без вся­ких излишеств.

Таков Бханру Дотто. А вот Рама из «Рамаяны» достав­ляет нам радость не только потому, что он велик, но и по­тому еще, что его величие трогает нас. В «Рамаяне» Рама лишен всего несущественного и написан в едином эмоцио­нальном ключе, поэтому мы ясно его себе представляем, в чем есть особая радость. Представить себе ясно какое-либо явление — значит видеть его в целом и тем самым по­стичь его внутреннюю сущность. Литература тем и доставляет нам радость, что запечатлевает все в гармоническом совершенстве, которое и есть само Прекрасное.

Не следует забывать и о другой важной части литерату­ры — ее строительном ведомстве. Это ведомство не уподо­бишь департаменту строительных работ, который лишь возводит здания, оно занимается и обжигом кирпичей. Люди непосвященные способны презирать кирпичи, счи­тая, что они еще не есть здание, но в департаменте строительных работ знают им цену. В царстве литературы немалое значение придается ее строительному материалу. Поэтому там часто превозносят лишь красоту языка, худо­жественное мастерство писателя.

Можно бесконечно говорить о том, как неутомим человек в стремлении выразить свои переживания. На душе становится легче, если можно выразить свои чувства через чувства другого человека,— таков непреложный закон сердца. И чем труднее выразить чувство, тем сильнее человек стремится к этому. Потому мы испытываем огромное удовлетворение, когда кому-нибудь удается чудесным образом выразить наши переживания, и счастливы, если рушатся препятствия на пути к нашему самовыражению. Это придает нам силы. Человека восхищает необычность формы даже при незначительности содержания. Литература использует все средства, чтобы показать искусство выражения. Писатель, разумеется, вызывает у нас чувство радости не только тем, что раскрывает перед нами свой талант. Но ему доставляет удовольствие давать представление о закономерностях самовыражения, и он наделяет нас избытком этой своей радости. Нам всегда приятно наблю­дать, когда человек играючи совершает трудную работу. Иногда мы видим, как кто-нибудь не ради дела, а просто так щеголяет своей физической ловкостью, но нашу душу волнует и радует это проявление жизненной силы, энту­зиазма, даже в делах самых незначительных. Так и в ли­тературе находит свое отражение бесцельная игра сердеч­ных закономерностей. Здоровье не устает обнаруживать себя в труде, но здоровье есть здоровье, оно проявляется и без повода. В литературе человек выражает не просто из­быток чувств, он получает радость оттого уже, что прояв­ляет свою способность к самовыражению. Ибо проявление и есть радость.

И потому в Упанишадах сказано: «Все, что получает выражение, есть проявление Его радости, Его бессмертия». И мы должны изучать, как в литературе че­ловек неизменно и разнообразно выражает свое бессмертие и радость.

---

[1] Ср. «Видеть в чудесном чудесное - вот Ключ ко всем тайнам мира...» (Лао-цзы «Дао дэ цзин»)

[2] Ср. «Простота всегда бывает следствием возвышенности чувств». (Д’Аламбер). «Простота есть сознание своего человеческого достоинства». (Бауст).

[3] Говоря «подчинить», вспомним слова Христа: «вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих». (Матф.20:25-28)